Главная » 2022 » Апрель » 11 » «По улице моей который год…» К 85-летию со дня рождения Б. Ахмадулиной (10 апреля 1937г.) - литературный час
10:31
«По улице моей который год…» К 85-летию со дня рождения Б. Ахмадулиной (10 апреля 1937г.) - литературный час
Нижнетуровский б/ф №14 МКУК РБ К 85-летию со дня рождения Б. Ахмадулиной (10 апреля 1937г.) Первые стихотворения Беллы Ахмадулиной были опубликованы, когда поэтессе было восемнадцать. Спустя всего несколько лет ее творческие вечера уже проходили с аншлагом, а тексты становились шлягерами. Белла Ахмадулина выпустила 33 поэтических сборника, писала эссе и очерки, переводила стихотворения на русский со множества языков. Белла Ахмадулина родилась в Москве в 1937 году. Испанское имя Изабелла для нее выбрала бабушка. Первые стихи Ахмадулиной напечатал в 1955 году журнал «Октябрь». Она тогда училась в десятом классе, занималась в литературном кружке Евгения Винокурова при заводе имени Лихачева. После школы Белла Ахмадулина поступила в Литературный институт имени А.М. Горького. На первом курсе она была уже достаточно известным автором. В 22 года Ахмадулина написала стихотворение «По улице моей который год…», которое стало известным романсом. Спустя еще три года поэтесса выпустила первую книгу стихотворений — «Струна», о которой Евгений Евтушенко писал: «Не случайно она назвала свою первую книгу «Струна»: в ее голосе вибрировал звук донельзя натянутой струны, становилось даже боязно, не оборвется ли». «Если меня чему-то и научил Литературный институт, так это тому, как не надо писать и как не надо жить. Я поняла, что жизнь — это отчасти попытка отстоять суверенность души: не поддаться ни соблазнам, ни угрозам». Белла Ахмадулина В 1960-х годах Белла Ахмадулина снималась в кино. Фильм Василия Шукшина «Живет такой парень», где поэтесса сыграла журналистку, получил приз «Лев святого Марка» на Венецианском фестивале в 1964 году. В фильме «Спорт, спорт, спорт» за кадром Ахмадулина читала собственные стихи «Вот человек, который начал бег…» и «Ты человек! Ты баловень природы…». Поэтесса наделяет обыденные предметы душой. Сад, свеча, балкон, дождь обретают зрение и личность. Свой дар Ахмадулина воспринимает как муку, «казнь» и «пытку», но отказ от него равносилен небытию. В ее творчестве раскрыты темы любви, бытия, духовной жизни, но полностью отсутствуют социальные темы. Это отличает Беллу Ахмадулину от других поэтов-шестидесятников. Она стоит особняком со своим изысканным высоким слогом. Поэтесса не писала на острые социальные и политические темы, однако в политической жизни Советского Союза участвовала. Она поддерживала движение диссидентов, защищала опальных Андрея Сахарова, Льва Копелева, Александра Солженицына. Писала официальные обращения, бывала в местах ссылок, выступала в зарубежных газетах, на «Радио Свобода» и «Голос Америки». В эти годы поэтесса занималась переводами. Она много путешествовала по Советскому Союзу и особенно любила Грузию. Ахмадулина переводила на русский язык грузинскую поэзию — стихи Николая Бараташвили, Галактиона Табидзе, Ираклия Абашидзе. Кроме грузинских авторов Белла Ахмадулина переводила произведения поэтов Армении и Польши, Венгрии и Болгарии, Италии и Франции. Белла Ахмадулина была замужем четыре раза: за Евгением Евтушенко, Юрием Нагибиным и Эльдаром Кулиевым. В 1974 году поэтесса вышла замуж в последний раз — за скульптора Бориса Мессерера. Выступления Ахмадулиной собирали полные залы, площади, стадионы. Особенным был не только голос поэтессы, но и ее художественный стиль. Белла Ахмадулина использовала в текстах интересные метафоры, писала слогом золотого века. В 2010 году Беллы Ахмадулиной не стало. Ее похоронили на Новодевичьем кладбище. После смерти поэтессы Борис Мессерер написал книгу-воспоминание «Промельк Беллы», а в Тарусе установили памятник Ахмадулиной, который изготовили по его эскизам. По улице моей который год… По улице моей который год звучат шаги — мои друзья уходят. Друзей моих медлительный уход той темноте за окнами угоден. Запущены моих друзей дела, нет в их домах ни музыки, ни пенья, и лишь, как прежде, девочки Дега голубенькие оправляют перья. Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх вас, беззащитных, среди этой ночи. К предательству таинственная страсть, друзья мои, туманит ваши очи. О одиночество, как твой характер крут! Посверкивая циркулем железным, как холодно ты замыкаешь круг, не внемля увереньям бесполезным. Так призови меня и награди! Твой баловень, обласканный тобою, утешусь, прислонясь к твоей груди, умоюсь твоей стужей голубою. Дай стать на цыпочки в твоем лесу, на том конце замедленного жеста найти листву, и поднести к лицу, и ощутить сиротство, как блаженство. Даруй мне тишь твоих библиотек, твоих концертов строгие мотивы, и — мудрая — я позабуду тех, кто умерли или доселе живы. И я познаю мудрость и печаль, свой тайный смысл доверят мне предметы. Природа, прислонясь к моим плечам, объявит свои детские секреты. И вот тогда — из слез, из темноты, из бедного невежества былого друзей моих прекрасные черты появятся и растворятся снова. 1959 г.
Август Так щедро август звёзды расточал. Он так бездумно приступал к владенью, и обращались лица ростовчан и всех южан — навстречу их паденью.
Я добрую благодарю судьбу. Так падали мне на плечи созвездья, как падают в заброшенном саду сирени неопрятные соцветья.
Подолгу наблюдали мы закат, соседей наших клавиши сердили, к старинному роялю музыкант склонял свои печальные седины.
Мы были звуки музыки одной. О, можно было инструмент расстроить, но твоего созвучия со мной нельзя было нарушить и расторгнуть.
В ту осень так горели маяки, так недалёко звёзды пролегали, бульварами шагали моряки, и девушки в косынках пробегали.
Всё то же там паденье звёзд и зной, всё так же побережье неизменно. Лишь выпали из музыки одной две ноты, взятые одновременно. 1958
Явиться утром в чистый север сада… Явиться утром в чистый север сада, в глубокий день зимы и снегопада, когда душа свободна и проста, снегов успокоителен избыток и пресной льдинки маленький напиток так развлекает и смешит уста. Все нужное тебе — в тебе самом, - подумать, и увидеть, что Симон идет один к заснеженной ограде. О, нет, зимой мой ум не так умен, чтобы поверить и спросить: — Симон, как это может быть при снегопаде? И разве ты не вовсе одинаков с твоей землею, где, навек заплакав от нежности, все плачет тень моя, где над Курой, в объятой богом Мцхете, в садах зимы берут фиалки дети, их называя именем "Иа"? И, коль ты здесь, кому теперь видна пустая площадь в три больших окна и цирка детский круг кому заметен? О, дома твоего беспечный храм, прилив вина и лепета к губам и пение, что следует за этим! Меж тем все просто: рядом то и это, и в наше время от зимы до лета полгода жизни, лета два часа. И приникаю я лицом к Симону все тем же летом, того же зимою, когда цветам и снегу нет числа. Пускай же все само собой идет: сам прилетел по небу самолет, сам самовар нам чай нальет в стаканы. - Не будем звать, но сам придет сосед для добрых восклицаний и бесед, и голос сам заговорит стихами. Я говорю себе: твой гость с тобою, любуйся его милой худобою, возьми себе, не отпускай домой. Но уж звонит во мне звонок испуга: опять нам долго не видать друг друга в честь разницы меж летом и зимой. Простились, ничего не говоря. Я предалась заботам января, вздохнув во сне легко и сокровенно. И снова я тоскую поутру. И в сад иду, и веточку беру, и на снегу пишу я: Сакартвело. 1965 г. Это я Это я — в два часа пополудни Повитухой добытый трофей. Надо мною играют на лютне. Мне щекотно от палочек фей. Лишь расплыв золотистого цвета понимает душа — это я в знойный день довоенного лета озираю красу бытия. «Буря мглою…», и баюшки-баю, я повадилась жить, но, увы, — это я от войны погибаю под угрюмым присмотром Уфы. Как белеют зима и больница! Замечаю, что не умерла. В облаках неразборчивы лица тех, кто умерли вместо меня. С непригожим голубеньким ликом, еле выпростав тело из мук, это я в предвкушенье великом слышу нечто, что меньше, чем звук. Лишь потом оценю я привычку слушать вечную, точно прибой, безымянных вещей перекличку с именующей вещи душой. Это я — мой наряд фиолетов, я надменна, юна и толста, но к предсмертной улыбке поэтов я уже приучила уста. Словно дрожь между сердцем и сердцем, есть меж словом и словом игра. Дело лишь за бесхитростным средством обвести ее вязью пера. — Быть словам женихом и невестой! — это я говорю и смеюсь. Как священник в глуши деревенской, я венчаю их тайный союз. Вот зачем мимолетные феи осыпали свой шепот и смех. Лбом и певческим выгибом шеи, о, как я не похожа на всех. Я люблю эту мету несходства, и, за дальней добычей спеша, юной гончей мой почерк несется, вот настиг — и озябла душа. Это я проклинаю и плачу. Пусть бумага пребудет бела. Мне с небес диктовали задачу — я ее разрешить не смогла. Я измучила упряжью шею. Как другие плетут письмена — я не знаю, нет сил, не умею, не могу, отпустите меня. Это я — человек-невеличка, всем, кто есть, прихожусь близнецом, сплю, покуда идет электричка, пав на сумку невзрачным лицом. Мне не выпало лишней удачи, слава богу, не выпало мне быть заслуженней или богаче всех соседей моих по земле. Плоть от плоти сограждан усталых, хорошо, что в их длинном строю в магазинах, в кино, на вокзалах я последнею в кассу стою — позади паренька удалого и старухи в пуховом платке, слившись с ними, как слово и слово на моем и на их языке. 1950 г. В тот месяц май, в тот месяц мой… В тот месяц май, в тот месяц мой во мне была такая лёгкость и, расстилаясь над землей, влекла меня погоды лётность. Я так щедра была, щедра в счастливом предвкушенье пенья, и с легкомыслием щегла я окунала в воздух перья. Но, слава Богу, стал мой взор и проницательней, и строже, и каждый вздох и каждый взлет обходится мне всё дороже. И я причастна к тайнам дня. Открыты мне его явленья. Вокруг оглядываюсь я с усмешкой старого еврея. Я вижу, как грачи галдят, над черным снегом нависая, как скушно женщины глядят, склонившиеся над вязаньем. И где-то, в дудочку дудя, не соблюдая клумб и грядок, чужое бегает дитя и нарушает их порядок. 1959 г.
